Японское произведение искусства создается в расчете на обстановку, в которой оно должно находиться. Иногда художник учитывает даже тень, которую будет отбрасывать его творение, или сумрак, и даже полумрак, в котором оно, возможно, будет существовать…
В переводе на европейские языки произведение японской литературы явно теряет многочисленные оттенки смысла. Это не упущение переводчиков. Дело в том, что японцы традиционно используют как иероглифическое, так и азбучное письмо. Азбучное же письмо существовало в двух вариантах: катакана — грамота для мужчин, и хирагана — женское буквенное письмо. Представьте себе, насколько изысканно выглядела романтическая переписка героев японского романа в подобном графическом исполнении, да еще снабженная предисловием автора в китайской утонченной манере…
Однако это совсем не свидетельствует об ущербности европейской традиции. Каллиграфия готического письма или зеркальная латынь Да Винчи не уступает по красоте и сложности ни одной восточной традиции. Другое дело, что обо всех этих покрытых пылью красотах давно позабыли современные создатели книг, дизайнеры и верстальщики.
Надо сказать, что и в Японии этот процесс «забывания» и «отмирания» культурного наследия также идет полным ходом. Современные японцы давно не пользуются иероглифическим письмом, а из азбучного удерживается лишь хирагана, которую теперь практикуют и женщины и мужчины.
В двадцатом столетии эти процессы затронули все сферы жизни японцев, все виды искусства, все направления культуры. В наше время предсмертные конвульсии «старого дракона» культурной традиции стали ощутимы и в мировом масштабе. Коснулись и нашей страны…
Бороться с этим практически природным явлением совершенно бесполезно. Однако именно японцы, со свойственной их национальному духу непреклонностью, сумели оказать этому «смертоносному антикультурному тайфуну» весьма серьезное сопротивление.
«Столпом и утверждением» этого нового слова в японской литературе стал знаменитый писатель Дзюнъитиро Танидзаки (1886—1965). Если японские литераторы XIX века были в основном выходцами из самурайского сословия, и волей-неволей наследовали традиции сурового Конг-Дзе и благородную эстетику Бусидо, то авторы века двадцатого, потомки зеленщиков и галантерейщиков, активно разбрасывали семена европейской чувственности и этику «новой жизни». Танидзаки, выходец из торгового сословия, пожал первые плоды литературной славы именно как «революционер-новатор», заслужил прозвище «японского Уайльда». Герои его ранних романов одевались в европейское платье, ели бифштексы и вели разнузданную сексуальную жизнь. Казалось, Танидзаки стал рупором «новой эстетики» и «сокрушителем основ». Однако в 30-е годы прошлого века писатель кардинально меняет свои взгляды. Становится активным защитником традиционных ценностей. Новую мысль Танидзаки емко и точно выражает в своем программном эссе «Похвала тени» (1934). В нем он, в частности, пишет: «Я желал бы снова вызвать к жизни постепенно утрачиваемый нами “мир тени”, хотя бы в области литературы. Мне хотелось бы глубже надвинуть карнизы над дворцом литературы, затемнить его стены, отнести в тень то, что слишком выставлено напоказ, снять ненужные украшения в его залах. Я даже не претендую на то, чтобы это было сделано во всех домах. Достаточно хотя бы одного такого дома. Отчего бы не попробовать погасить в нем электричество и не посмотреть, что из этого получится?»
В своих последующих произведениях писатель по-прежнему остро исследует самые темные и интимные стороны человеческой психики, острота и откровенность описываемых им сексуальных переживаний, казалось бы, абсолютно несовместима с аристократичной литературной традицией. Однако теперь автор, подобно мастеру айкидо, лишь использует «атакующую энергию противника» для достижения своих целей.
Его экзальтированные, а иногда и почти безумные персонажи — лишь тени, подчеркивающие красоту изысканного силуэта пагоды. Металлопластиковая помойка современного мира — лишь удачно подобранный фон для созерцателя чистой красоты цветка сакуры…
Помните героя романа Юкио Мисимы «Золотой храм»? Этот «японский Герострат», сжигая дотла национальную святыню, с удовлетворением произносит: «Еще поживем»…
В своем последнем, написанном перед смертью романе «Дневник безумного старика», вышедшем недавно в России благодаря издательству «Terra Hipponica», Танидзаки рассказывает историю умирающего и серьезно больного человека, страстно вожделеющего свою молодую невестку. Но не ждите явления «нового японского Гуммберта». Задокументированная агония старика — скорее некая метафора гибели «старого света», вековой культурной традиции, лишенной будущего, полной, как стариковская жизнь, дотошных и нудных ограничений и запретов, несовместимая со свойственной любому живому существу жаждой жизни. Перед нами печальная, местами покрытая мраком темной страсти, но все-таки освещенная приглушенным светом весьма неясной надежды японская гравюра, прорисованная талантом писателя, словно штихелем.
Танидзаки породил своим творчеством целое направление в японской литературе, к которому относятся, в частности, такие писатели как Ясунари Кавабата и Рю Мураками (ни в коем случае не Харуки!). Это направление сохраняет популярность среди японской читающей молодежи и поныне. Остается надеяться, что нечто подобное в конце концов появится и в европейской, а может, и в отечественной литературной традиции…

ДАНИЛА РОЩИН